Как раньше, так и на этот раз, во время репетиций «Вишневого сада», приходилось точно клещами вытягивать из Антона Павловича замечания и советы, касавшиеся его пьесы. Его ответы походили на ребусы, и надо было их разгадывать, так как Чехов убегал, чтобы спастись от приставания режиссёров. Если бы кто‑нибудь увидел на репетиции Антона Павловича, скромно сидевшего где‑то в задних рядах, он бы не поверил, что это был автор пьесы. Как мы ни старались пересадить его к режиссёрскому столу, ничего не выходило. А если и усадишь, то он начинал смеяться. Не поймёшь, что его смешило: то ли, что он стал режиссёром и сидел за важным столом; то ли, что он находил лишним самый режиссёрский стол; то ли, что он соображал, как нас обмануть и спрягаться в своей засаде.
— Я же всё написал, — говорил он тогда, — я же не режиссёр, я — доктор.